М.: Наука, 1988. - 224 c.
Примечательный факт современной жизни советского общества — существенное возрастание роли юристов едва ли не на всех направлениях перестройки. Поэтому выявление «лица» и внутреннего мира юристов-профессионалов приобретает ныне актуальность. В книге Н. Я. Соколова впервые в литературе предпринят анализ правосознания данного социального слоя с привлечением результатов достаточно представительного социологического исследования.
Структура работы в целом обоснованна: сначала автор рассматривает вопросы методологического характера — понятие, сущность, содержание профессионального правосознания советских юристов, существующие методы его исследования (гл. 1), затем его структуру (гл. 2) и функции (гл. 3).
Автор определяет профессиональное правосознание юристов «как одну из коллективных форм правового сознания, выступающую как система правовых взглядов, знаний, чувств, оценочных ориентации и других структурных образований правового сознания общности людей, профессионально занимающихся юридической деятельностью, которая требует специальной образовательной и практической подготовки» (с. 12). Такое определение в целом приемлемо, хотя содержание понятия «профессионально занимающиеся юридической деятельностью» и не самоочевидно. Как быть, например, с должностными лицами, осуществляющими государственное управление? Характеризуя соотношение профессионального сознания юристов с иными «формами» (видами) их сознания — политическим, нравственным, эстетическим, философским, Н. Я. Соколов допускает явное преувеличение, утверждая, что именно правовому сознанию принадлежит координирующая и интегрирующая роль (с. 73). Подобную интегрирующую роль играют их мировоззрение, мировоззренческие принципы (включающие, конечно, и те принципы правосознания, которые имеют мировоззренческий статус).
Опираясь на достижения социальной психологии, общей теории правосознания, автор конструирует своеобразное «дерево» функций профессионального правосознания юристов. Первичной, главной он считает регулятивную функцию (констатируя не только ее внутрипрофессиональное, групповое воздействие на поведение; но в ряде случаев и «внешнее», общезначимое воздействие, равнозначное, по мнению автора (с. 167—168), нормативно-правовому). Основной элемент правосознания, обеспечивающий, реализующий эту функцию, — правовая установка, поскольку именно она предопределяет, при известных условиях, повторяемость, воспроизводство определенных поступков (с. 164). Регулятивной функции подчинены, конкретизируют ее такие функции, как целеполагающая («телеологическая»), разветвляющаяся, в свою очередь, на познавательную, оценочную, поведенческую; «праксеологическая» — «практическое отношение юристов к правовой действительности в целях ее преобразования» и «генерационная», выражающаяся в мотивации профессионального поведения. Реализуя требования системного подхода, автор указывает для каждой функции соответствующий ее структурный элемент, «блок» группового правосознания юристов. Отдавая должное оригинальности рассматриваемой конструкции, следует отметить и моменты, требующие дополнительного обоснования. Во-первых, достаточно ли отчетливо просматриваются признаки, свойства, по которым можно отличить поведенческую функцию от регулятивной, коль скоро содержание и той, и другой — воздействие на поведение юристов, направление их деятельности (с. 160, 191), а носителем, «генератором» каждой из них выступает один и тот же элемент правосознания — правовая установка, ориентация (с. 163—164, 191)? Во-вторых, знания юристов, их интеллектуальное умение, "эгыкп, в которых, по мысли автора, выражается «праксеологическая» функция, — непременные показатели гносеологической функции (с. 173—180). Что касается проявлений профессиональной активности, также относимых к праксеологической функции, то в чем еще, кроме них, может обнаружить себя функция регулятивная, поведенческая? Кстати, волевые физические действия вообще вряд ли можно считать элементом правосознания (с. 142, 210) — они «расположены» за его пределами.
Представляют интерес данные социологического исследования правосознания значительной группы юристов различных специализаций (в целом около 700 чел.). Плодотворны предлагаемая автором типология юристов (в зависимости от их отношения к закону, характера профессиональной активности и ее мотивов), показ реальной распространенности каждого из выделенных типов: «службиста», «прагматика», «энтузиаста», «флюгера», «педанта», «антипеданта», «бюрократа» (с. 204—205).
В практико-прикладном отношении полезны выводы о некоторых расхождениях, несоответствиях между «должным» образом юриста, описываемым с научно-теоретических позиций (с. 54), его идеальной моделью, как она видится самим юристам (с. 191 — 192, 200—203), и, наконец, их действительным групповым «портретом». В книге предлагаются конкретные рекомендации по совершенствованию практики профессиональной ориентации и отбора, специального образования (прежде всего высшего), повышения квалификации советских юристов (с. 172, 176, 183—184, 187, 195 и др.). Жаль, правда, что Н. Я. Соколов практически не воспользовался сравнением описываемых им результатов с результатами, полученными в других социологических исследованиях, например в Ленинграде, Тбилиси, Харькове и др. Небесполезно было бы и конкретное сравнение — по ряду одноименных показателей — правосознания юристов и других социальных групп, отдельных граждан. Вне таких сопоставлений (на необходимость которых указывается в работе — с. 48—65) положение о том, что «профессиональное правосознание юристов отличается от правосознания других граждан не столько входящими в него элементами, сколько их содержанием, глубиной, качеством и направлением связей между ними» (с. 21), остается принять на веру. И еще: правомерно ли считать, что ответы респондентов о мотивах правомерного поведения граждан «во многом характеризуют собственные позиции юристов» в отношении их профессиональной деятельности (с. 139)? Допустима ли подобная экстраполяция?
Монография полезна как для ученых-юристов, так и практиков.
