//НЛО. 1997. № 22
В главном месте своего обитания, в книге, литература почти не сталкивается с рекламой. Но, попадая в голову читателя, литературный образ может натолкнуться на уже сидящее там клише из рекламы, поэтическая строчка может пересечься с заученным наизусть рекламным слоганом. Учителя-словесники, да и некоторые литераторы негодуют.
Но конфликт не обязателен, он возникает только при примитивном, одноэтажно-барачном устройстве общества и сознания. А если институты, в том числе институт литературы и институт рекламы, разнесены по разным уровням, они с удовольствием и взаимной пользой окликают друг друга, вспоминают небезразличную к рекламе поэзию начала века и пp. («в зубы эшафоту брошенный крикнуть: Пейте какао Ван-Гутена!» что предшествовало хрестоматийному «Нигде кроме, как в Моссельпроме»)
Слово, притом художественное (даже если низкохудожественное), есть одно из главных средств рекламы, и потому сама она особый род словесности. На авторской стороне работа со словом сродни литературной. На читательской/зрительской стороне рекламное слово живет наподобие городского словесного фольклора. Родство с литератрурой закреплено институционально: рекламистов, как и литераторов, готовят теперь одни и те же журфаки. И однокашники трудятся порой в одних редакциях, встречаясь на одной полосе и у одной кассы.
Автоp статьи — из другого цеха, он работает социологом в сфере маркетинга и общественного мнения. В качестве ведущего многочисленных групповых дискуссий наслушался разноречивых мнений о рекламе (они приводятся курсивом) и знает, что реклама захватила огромные объемы общественного внимания, стала главным аттракционом складывающейся повседневности. Уже этим она интересна и для литератора, и для социолога.
