// Славяноведение, 2006, 2, 3-19.В финно-угроведении достаточно разработан вопрос о балтских (собственно,
восточно-балтских, из языка литовского типа) заимствованиях в прибалтийско-финских и
саамском языках [Thomsen 1890; Kalima 1936], хуже обстоит дело с балтизмами в
волжско-финских языках: в серьёзных работах учтены за редчайшим исключением только те
из них, которые имеют параллели в прибалтийско-финском, и считается, что общее число
балтизмов в мордовском – около десятка, а в марийском – не более четырёх [Kalima 1936: 191], поиск же сепаратных балтизмов в волжско-финских языках остаётся в основном на
дилетантском уровне. Между тем такой поиск, а равно и поиск следов былых балтских
контактов и в более восточных финно-угорских языках, прежде всего – в пермских, вполне
правомерен, учитывая ту безусловно значительную роль, которую играло балтоязычное
население в этнической истории Восточной Европы в римское время и в раннем
средневековье. Попытку выделить ряд балтизмов в восточных финно-угорских языках
предпринял в своё время Б. А. Серебренников [Серебренников 1957], но, к сожалению,
предложенные им этимологии в основном (см. ниже о ППерм. *r8t ‘вечер’) не выдерживают
критики (см. [Кнабе 1962]).
