М.: ГИХЛ, 1962. - 126 с.
Эта маленькая книга — не ученый труд и не учебное пособие, она написана для тех, кто прочел и полюбил «Илиаду» и «Одиссею» или хочет их прочесть. Читатель, конечно, задумывается над тем, кто и когда создал эти поэмы, что в них от истории и что чистый вымысел, как связаны они с прошлым и будущим греческой поэзии, поэзии Европы и мира. Подобные вопросы, однако, отступают перед живостью и остротой непосредственного эстетического переживания, перед «эпической иллюзией», которая — словно в театре иллюзия + сценическая — захватывает и переносит в мир, творимый поэтом. Перевернув последнюю страницу и возвращаясь в наш мир, прежде всего опрашиваешь себя: в чем же секрет этого чуда? Да, чуда, ибо оно длится по меньшей мере два с половиной тысячелетия, и более восьмидесяти поколений испытали на себе его неслабеющую — и, видимо, вовек неиссякаемую— силу. Вполне однозначного ответа нет: каждой эпохой (если не каждым поколением) Гомер воспринимался по-своему, и многое из того, что волнует нас, быть может, оставляло равнодушным Аристотеля, одни и те же строки звучали не одинаково для современников поэта и для эрудитов времен Возрождения в монастырях и университетах. Единый и цельный, но бесконечно многогранный поэт всегда открывался лишь некоторой частью своих граней, меж тем как остальные расплывались, уходили из поля зрения. Древних поражала эрудиция Гомера, его благожелательная невозмутимость, его нравственность, его мудрость. Французские просветители второй половины XVIII века восхищались естественностью, простотой и человечностью Гомера, утверждали, что «Илиада» и «Одиссея» дают наилучшее представление о том, в какие слова облекаются подлинные, не испорченные литературным жеманством человеческие чувства. Гоголь, считавший гомеровские поэмы единственным в мире образцом подлинной, совершенной эпопеи, был уверен в громадном воспитательном значении «Одиссеи», учащей бодрости и вере в будущее. Лев Толстой видел в чтении Гомера верный стимул к творчеству. (От автора)
