Syg.ma, 2015. — 8 с.В 1976 г. вышла статья Б.А. Успенского Historia sub specie semioticae, открывшая обширную перспективу его же дальнейших исследований о сакрализации монарха в византийской и русской традиции. Как обычно в тартуско-московской семиотике, нестыковки и разлад в знаках повседневного опыта, семиотические коллапсы повседневности, служили пониманию ситуативной природы значения, топологического характера знака: одно и то же в разных ситуациях означает разное, и лучше всего это различие видно при столкновении несовместимых ситуаций (пример Лотмана: на рауте быть без галстука постыдно, все равно как быть голым, а в бане или дома галстук неуместен — заметим, что фрейдовское сравнение военной формы и наготы здесь вряд ли имелось в виду). Чтобы значение знака определялось не только местом, но и временем, нужно было допустить уже не только столкновение несовместимых ситуаций, но и скандал. Таким скандалом для Успенского стала самосакрализация Петра Ι: монарх-реформатор выступает как демиург, а придворные проповедники едва ли не канонизируют его при жизни. Именно из такого коллапса намерений: реформирование как предприятие оказывается зависимо от перформативного слова, и возникает чувство истории, ход которой держится на самых необычных фигурах речи. Только так оказалось возможно перейти от истории как собрания примеров к истории как смелости начинаний: пример обращается в икону, Петр становится иконой, и смелость этого жеста и оказывается всей новой историей России. . .
В этом же году (или чуть позже) была создана самая изощренная композиция в русской поэзии 1970-х. гг.: Дикий шиповник О.А. Седаковой. Эта поэтическая книга соединяет драматургические, концертные и повествовательные принципы композиции: драма возвращения блудного сына, концерт милостивой природы, окружающей среды и повествование о странничестве и христианском исповедничестве странника здесь соединяются. Монографический анализ этой книги еще впереди, мы обратим внимание только на «Сюиту пейзажей» «Азаровка», в которой происходит тот же самый переход от топологии повседневности к самой истории, в форме перехода от фольклорных и бытовых представлений к христианским и научным (психологическим) представлениям о мире и о человеке. Перед взглядом поэта остается только искусство бытия как искусство мысли, а любой анализ текста, речи, впечатлений просто становится на сторону поэта. . .
